Роман Суржиков - Лишь одна Звезда. Том 2
– Тррревожно… Тревожно!
– Почему? Что ты видишь?
– Эрррвин! – выкрикнул шут. Ульянина Пыль позволила ему говорить о мятежнике. – Он опасен, он замышляет! Сможет встретить нас!
– Любопытно, – владыка приподнял бровь. – Минерва говорила то же. Давай-ка побеседуем об этом. Не желаешь ли чаю?
Согласись, выиграй время, – потребовала Пыль.
Менсон кивнул, и владыка отдал распоряжения. Лакеи принялись накрывать. Последние городские районы остались позади, и за окном тянулись белые поля, поодаль россыпью серых пятен маячила деревушка. В салоне было жарко. Искровой силы не хватало на отопление, потому горел огонь в железной печурке, дрова потрескивали, отзываясь на перестук колес. Под потолком покачивались хрустальные люстры, темнели синим бархатом диваны, золотились вензеля на белом фарфоре. Высокий чайник с фигурками синиц на крышке опустился на стол.
– Так вот, Менсон, ты говоришь об опасности от мятежника, в точности как тремя часами ранее говорила и Минерва. Вы полагаете, что Эрвин способен на последний удар. Я не согласен с вами.
Он поднял чашку, над которой вился парок. Фарфор тончайшей работы – владыка держал чашку бережно, как бутон розы, иначе она хрустнула бы в руке.
Менсон старался приклеить свой взгляд к фарфору, к цепким пальцам Адриана, к тени жидкости на стеночке чашки. Но взгляд соскальзывал, шарил по салону, отыскивая острые предметы. Вилочки для сладкого, что поданы вместе с тортом. Чайник, который можно разбить, создав осколки. Нож для бумаги на письменном столике. Вечный Эфес на поясе императора. Искровые шпаги у лазурных гвардейцев, несущих вахту у двери.
– Лишив тебя здравости рассудка, Менсон, боги послали взамен иной дар – возможно, даже более ценный. Твоя интуиция заострилась до предела, сделалась чувствительной, как самая тонкая скрипичная струна. Я убежден: твои чувства никогда не обманывают тебя. Разум лжет, приписывая неверные трактовки, либо подводит, оставив чувство совсем без объяснения. Так вышло и в данном случае. Ты ощущаешь опасность, но заблуждаешься в оценке того, от кого она исходит.
От меня! От меня-аааа!
Парой глотков чая Менсон смыл комок в горле.
– Как мы с тобою знаем, в игре участвует и третья сила. Она предприняла до сей поры лишь один решительный ход – ты понимаешь, о чем говорю. Долгое время я был склонен приписывать этот ход не третьему игроку, а, собственно, мятежнику: красивая, масштабная провокация, дающая как бы повод к восстанию. Его же, Ориджина, я винил и в поддельной грамоте, отправленной Литлендам, стало быть, и в конфликте с Западом. Мне думалось: Ориджин тщательно подготовил свое восстание путем серии провокаций, ослабляющих Корону и в то же время выставляющих нас в невыгодном свете. Также он обзавелся союзниками: сблизился с Сибил Нортвуд и Галлардом Альмера, обещаниями подкупил Генри Фарвея.
Владыка принялся за кремовый торт. Правильный янмэец – тщеславный сладкоежка. Правильный агатовец – унылый пьянчуга. Внук Сьюзен променяет жену на охотничьего пса. Внук Елены проиграет жену в карты. У каждого рода – свои пороки. Менсон перебирал их в уме, как считалочку, силясь отвлечься от мыслей об оружии. Ульянина Пыль тянула его взгляд к ножу для бумаги.
– Однако потом я изменил свое мнение, – говорил Адриан, облизывая губы. – Поворотною точкой явилась атака Эрвина на столицу. Сама атака была красивым маневром: внезапным, быстрым, весьма эффективным с политической точки зрения. Даже в некотором смысле геройским: вызовет восхищение у нищих певцов и городского сброда… Но зачем Эрвин лично сунулся в столицу? Ему следовало послать на убой вассалов, но не лезть в петлю самому. Очень глупый поступок, вызванный детским желанием прославиться, утвердить себя и кому-то что-то доказать. Я исключаю, чтобы такой поступок мог совершить хитрец, придумавший все, названное выше. Напрашивается ясный вывод: Эрвин – чья-то марионетка, серповая фишка. Некто значительно более изощренный нашептывает ему планы, вертит им, направляя в ту или иную сторону. Минерва видит Галларда Альмера в роли кукловода. Но это исключено: разум приарха слишком закостенел и неповоротлив, чтобы выстроить подобную игру. Генри Фарвей подошел бы лучше. Но он был до странности не подготовлен к нашему прибытию. Кукловоду следовало бы предвидеть наши ходы…
Менсон встал и подошел к письменному столику. Недолго поборолся с Пылью за контроль над рукою, сдался и взял нож. Другой рукой схватил лист бумаги. Согнул его, разрезал ножом надвое. Бумага издала тихий треск.
– Волнуешься?.. – спросил Адриан. – Да, у нас есть повод для волнения. Ведь мы не имеем понятия о третьем участнике партии. Это может оказаться и вовсе не лорд, не землеправитель, а кто-нибудь из нашего же окружения. Министр. Придворный. Генерал. Начальник протекции… Мы даже не знаем его целей. Хочет ли он лично занять престол, ослабив нас руками Эрвина? Либо усадить на трон северянина, а самому остаться кукловодом при императоре? Либо добиться нашей победы и получить от нас крупную награду? Например, земли кого-нибудь из тех, кто лишится головы, как мятежник… А может быть, кукловод – вассал самого же Эрвина, который просто добивается его гибели, чтобы овладеть герцогством?..
Шут ходил взад-вперед по салону и резал бумагу, роняя клочки на ковер. Никто не замечал его. Уже дважды он прошел в ярде от Адриана, и стражники даже не шелохнулись. Пыль заставила его примериться, рассчитать движение руки, наметить точку на шее владыки. Идеальным будет такое движение: пройти мимо Адриана ему за спину, развернуться, двинуться назад, и, поравнявшись, ударить. Владыка ничего не увидит, поскольку не следит за шутом. Лазурные увидят, но не успеют добежать.
– Но, Менсон, есть одно утешительное обстоятельство: скоро мы узнаем кукловода. Я намереваюсь захватить Эрвина живым. И он скажет нам все. О, да! Быть может, он не понимает, что является марионеткой. Вероятно, кукловод не прямо указывает ему, а тихо нашептывает советы, подкидывает мысли. Но, так или иначе, Эрвин знает этого человека и скажет нам.
Утопая подошвами в ковровом ворсе, Менсон прошел за спину владыки. Кленовый листок на поверхности болота… Менсон обеими руками вцепился в него, пытаясь хоть на дюйм подняться над трясиной.
Я пойду спать!
Нет, нельзя.
Живот болит! Владыка, отпусти меня!
Нельзя.
Обернись!
Нет.
А-аааааа!
Нет.
Ничего нельзя. Не вымолвить ни звука. Только треск разрезаемой бумаги.
Он повернулся, увидел затылок Адриана. Владыка разглядывал чашку в своей ладони, задумавшись о чем-то.
Треск разрезаемой бумаги… Единственное, что напоминало о присутствии Менсона. Ритмичный сухой звук…
Менсон разжал пальцы и выронил последние клочки. Пыль позволила ему это сделать, Пыль думала о ноже. Но треск прекратился. Утих.
– Что случилось?.. – спросил Адриан, обернувшись на звук отсутствия звука. В футе от себя увидел Менсона с ножом. Сказал, морщась: – Кончай резать, ты меня раздражаешь. Будь добр, волнуйся сидя.
Повинуясь приказу владыки, Менсон стал опускать нож. Пыль приказала бить. Две воли столкнулись и вызвали секундную задержку.
– Что? – спросил Адриан, слегка напрягшись.
Нет! – потребовала Пыль. Уже поздно, он успеет отразить удар! Жди другого раза!
Да! – крикнул себе шут. Бей сейчас, он спасется и будет знать!
Рука дрогнула и застыла.
Лазурный гвардеец двинулся по салону.
– Владыка, шут беспокоит вас? Выпроводить его?
– У Менсона, кажется, снова начались судороги. Заберите у него нож, пока он не порезался.
Гвардеец схватил Менсона за шиворот.
– Тьма тебя сожри, пустой колпак! Живо отдай нож!
Он бросил железо на пол. Гвардеец наклонился. А Менсон… Повинуясь интуиции, не мысли, которую Пыль смогла бы отследить, он схватил со стола свою чашку и плеснул чаем в лицо императору.
В следующий миг был свален на пол могучим ударом.
– Какого черта, скотина?! …Ваше величество, вы здоровы?!
– К счастью, чай успел остыть… – растерянно сказал Адриан, утираясь салфеткой. – Не пойму, что творится с Менсоном. Как будто мой вид приводит его в волнение. Пожалуй, лучше, чтобы сегодня он был подальше от меня.
– Так точно, владыка. Переведем его в вагон второго класса.
– Хорошо. И пришлите к нему лекаря.
* * *
Ульянина Пыль не спустила шуту этот проступок. Ночью, когда лекарь убрался, она сдернула Менсона с постели, поставила на колени, принудила закатать рукав ночной сорочки и его зубами принялась сгрызать кожу с его же предплечья. Отрывала крохотные клочки. Пережевывала, напрягала мышцы его горла, чтобы шут сглотнул очередной кусочек. Он пытался прервать пытку: упасть на пол, удариться, отбить руку от зубов. Пыль фиксировала его в одной позе и не давала шевелиться. Работали только мышцы челюстей и горла. Он пытался кричать. Пыль не выпускала ни звука из его груди. Он умолял ее хотя бы сменить руку, дать передышку рваной ране на левом предплечье. Пыль не знала жалости.
